Интерактивный литературный клуб "Начало"


Vox audita perit, littera scripta manet - Рукописи не горят.

"Окаянные дни" - Бунин

Написал сочинение и хочешь поделиться с друзьями? Тебе сюда!

"Окаянные дни" - Бунин

Сообщение Blue star » 22 июл 2018, 20:18

Попробую поделиться впечатлениями об «Окаянных днях» Бунина.
«Кончился этот проклятый год» -1917- год страшных перемен и «тяжкой болезни», а вокруг все почему — то веселы. Только какая-то старуха, плача, просит: «Батюшка, возьми ты меня на воспитание! Куда ж нам теперь деваться? Пропала Россия…».
Бунин печально замечает изменения во взглядах своих друзей, изменения, не сулящие ничего хорошего. Брюсов с немцами стал «ура-патриотом», а теперь большевик. «Блок открыто присоединился к большевикам…Блок человек глупый».
« — Я теперь всеми силами избегаю выходить без особой нужды на улицу. И совсем не из страха, что кто-нибудь даст по шее, а из страха видеть теперешние дела». «Вы взгляните, как прежний господин или дама теперь по улице идет: одет, в чем попало, воротничок смялся, щеки небритые, а дама без чулок, на босу ногу, ведро с водой через весь город тащит, — все, мол, наплевать». «В вагон трамвая молодой офицер вошел и, покраснев, сказал, что он "не может, к сожалению, заплатить за билет"».
Маяковский, напоминающий плохо бритых личностей, живущих в скверных номерах и ходящих по утрам в нужник, «вдвигается между нами, ест из наших тарелок, пьет из наших стаканов»! Из его «корытообразного рта» вырывается похабный рев – зала приходит в дикое, бессмысленное неистовство – «стали хохотать, выть, визжать, хрюкать и – тушить электричество». На столбах афиши: «Киоски в стиле модерн в пользу безработных спекулянтов, губки и ножки целовать в закрытом киоске, красный кабачок, шалости электричества, котильон, серпантин…» и так можно до бесконечности.
Мужики не хотят ничего везти в город, льют свиньям в корыто молоко, валят кабачки, а везти не хотят. «Главное – хлеба нету. Он вчера купил себе пышечку за три рубля, а я так пустой суп хлебал». «Р. Сидел 4 часа, и все время бессмысленно читал чью-то валявшуюся на столе книжку о магнитных волнах, потом пил чай и съел хлеб, который им выдали». Все это без зазрения совести перед хозяевами, которым самим теперь есть нечего. «У падающих и умирающих на улицах рабочих в желудках находят куски одеял, обрывки тряпья… На помощь! Бьет последний час!».
Понять, что происходит – невозможно, понять, когда происходит – тоже. «Сейчас (8 часов вечера, а по «советскому» уже половина 11)». «А как измываются над мирным жителем! Идет по улице и вдруг: "Товарищ гражданин, который час?" А тот сдуру вынет часы и брякнет: "2 часа с половиной". – "Как, мать твою душу, как 2 часа с половиной, когда теперь по-нашему, по-советски, пять? Значит, ты старого режиму?" – вырвет часы и об мостовую трах!».
Горничная Таня, «видимо очень любит читать». Вынося из-под письменного стола корзину с изорванными черновиками, кое-что отбирает, складывает и в свободную минуту читает, медленно, с тихой улыбкой на лице. А попросить книжку боится, стесняется… «Как жестоко, как отвратительно мы живем!». Кажется вот, народ тянется к знаниям. Да только богатый середняк, помимо рассказа о 20 летней дороге, которую они дерьмом завалить не могут, говорит: «всякая овца лучше накричит, чем я прочитаю!». «Язык ломается, болеет и в народе. Спрашиваю однажды мужика, чем он кормит свою собаку. Отвечает:
— Как чем? Да ничем, ест что попало: она у меня собака съедобная».
Дочь Варшавского читала. «Она скаут. На вопросы отвечает поспешно, коротко и резко, как часто барышни ее лет… Вид этой милой, жадно читающей девочки и опровержение большевистских слухов о Харькове – все болезненно умиляло».
Первая часть дневника – в Москве, в 1918 году. На Тверском бульваре горестно и низко клонит голову Пушкин, точно опять говорит: «Боже, как грустна моя Россия».
Вторая часть – в Одессе, после переезда, спустя год. «И сколько перемен, и все к худшему». Прощание с Москвой – прекрасное время.
«Прозрачно горят, как какие-то медузы, стеклянные розовые звезды». Дикарское верование описывает большевистское движение: «Блеск звезды, в которую переходит наша душа после смерти, состоит из блеска глаз съеденных нами людей». На площадях, плакаты от «политуправления», например: «Краснорожая баба, с бешеным дикарским рылом, с яростно оскаленными зубами, с разбегу всадила вилы в зад убегающего генерала. Из зада хлещет кровь. Подпись: – Не зарись, Денкин, на чужую землю!»
Психологическое состояние Бунина напоминает нервную лихорадку. Проснувшись как-то утром, особенно ясно и трезво понял, что погибает от этой жизни и физически и душевно. Схожесть дневников с записками сумасшедшего его не беспокоит. Газеты, ненавистные газеты, по 5 целковых за штуку, развертывает, как всегда прыгающими руками: «Вдруг ощутил, что бледнею, что у меня пустеет тело, как перед обмороком…» Недельный плен в четырех стенах, без воздуха, сна, пищи и внутренняя пустота перемежается с шальными от победы, самогонки и архискотской ненависти «борцами за светлое будущее». Лишь ночью, оставшись один, «будучи от природы весьма не склонен к слезам», наконец заплакал страшными и обильными слезами, которых даже представить не мог.
И этот плач под горькое страстное пение «Волною морскою… гонителя, мучителя под водою скрыша…» звучал по многим тесным церквам. «Сколько стояло тогда в этих церквах людей, прежде никогда не бывавших в них, сколько плакало никогда не плакавших!»
Шел домой, как пьяный… Буквально потемнело в глазах, едва не упал. «Такого со мной никогда не бывало». В семь бросился к газетчику, купил все по одной: «Циркулировавшие слухи о взятии нами обратно Харькова, Лозовой и Белгорода пока не подтверждаются…», «от радости глазам не поверил…были Розенберги. Дико! Они совсем спокойны…»
«Вчера ночью выдумал прятать эти заметки так хорошо, что, кажется, сам черт не найдет. Впрочем, черт теперь мальчишка и щенок. Все-таки могут найти, и тогда несдобровать мне». Есть за что. Горький приветствовал Ленина в газете: «Добро пожаловать!» – и он пожаловал в качестве еще одного притязателя на наследство. Его он ставит в ряд с Сен-Жюстом, Робеспьером, Кутоном, затем идет Ленин, Троцкий и Дзержинский. «Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были неплохи».
Архиерейский сад «единственное чистое и тихое место во всем городе, вид оттуда необыкновенно печальный, – вполне мертвая страна». Только пережив ужас революции, Бунин смог понять цену незначительных, милых сердцу вещей. «Часто заходим в церковь, и всякий раз восторгом до слез охватывает пение, поклоны священнослужителей, каждение, все это благолепие, пристойность, мир всего того благого и милосердного, где с такой нежностью утешается, облегчается всякое земное страдание». А «листки…я так хорошо закопал в одном месте в землю, что перед бегством из Одессы, в конце января 1920 года, никак не мог найти их».
Аватара пользователя
Blue star
Пользователь
Пользователь
 
Сообщения: 83
Зарегистрирован: 11 июн 2012, 15:06

Вернуться в К уроку

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1